Рассказ

[Sharhan]

(который д.б. быть в стиле хоррор)

zhurnal.lib.ru/m/mezhuew_b_a/w.shtml
к вот этим картинкам


Сикхарт

Мы слабо представляли себе туманное слово 'верность'. Для большинства из нас за всю жизнь оно так и не обрело значения. Еще меньше значили давние клятвы, которые когда-то дали наши предки по уже не имеющим никакого значения причинам. Обеты умирают вместе с теми, кто их дает, стоит одному поколению сменить другое. Только наивные романтики и бродячие трубадуры верят в ту святую верность, что навечно связывает семьи господина и его вассалов. Но ни один из нас не был ни мечтателем, ни трубадуром. Впрочем, Олаф, кажется, умел слагать баллады, а я сам неплохо играл на флейте, приманивая чарующими звуками светлячков на привалах. Помню, как часто мне доставалось за это от Левого генерала лорда Освальда, нашего сюзерена. Не знаю, по его ли случайно оброненному слову ко мне, потомственному дворянину и рыцарю, прицепилась обидная кличка 'пастух', или, может, кто-то еще из тех моих спутников, кого моя ночная игра вырвала из сна, с досады заклеймил меня им, но всякий раз слыша оклик 'Эй, пастух!', я невольно вздрагивал, пытаясь подавить какое-то противно-скользкое чувство, которое как змея в траве пряталось в глубине моей души. Отвечать и ввязываться в ссоры, вызывая на себя гнев товарищей и высокомерную немилость сюзерена, мне претило.
Многие из тех, кто так называл меня, сами были происхождения незнатного, как, впрочем, большинство людей милорда Освальда. Каждый из них следовал за ним по своей причине: кто-то здесь был из-за денег, кто-то из-за положения в обществе (все-таки, наш сюзерен был дальнем родственником короля, и многие надеялись с его помощью пробраться ко двору Его Величества), кто-то из-за славы (ведь в свои 20 с небольшим Освальд сумел уже успел стать первым мечом королевства). Я же... о, у меня была самая заурядная и самая возвышенная причина из всех возможных, - женщина. Леди Сорвенна. Лик, который я видел всего лишь раз на празднестве в честь именин короля и который теперь стал огненным оттиском на моем сердце. Но мне никогда особенно не везло в делах любовных. Моя прекрасная леди принадлежала другому мужчине, а мой сюзерен разделял мои нежные чувства к ней, так что даже при самом удачном раскладе карт судьбы я оставался ни с чем. И все же, когда Освальд объявил, что он собирается вторгнуться в замок Раниндейла, где со своим мужем обитало прекрасное видение из моих ночных кошмаров, я без колебаний последовал за ним в стремлении хотя бы еще раз взглянуть на ту, что вызывала во мне звенящую тоску и небесное счастье.
Освальд был человеком дела, поэтому в отличие от меня самого, предпочитал не придаваться бесполезным грезам и просыпаться каждое утро с мыслью о том, что именно сейчас, когда я открою глаза, передо мной предстанет самый страшный кошмар, из всех, мной когда-либо виденных, - реальность. Освальд предпочитал реальность грезам, а если уж ему и доводилось грезить о чем-то, то неукротимая его натура никак не соглашалась довольствоваться одними мечтами и со всей страстью деятельного человека стремилась воплотить эти мечты в жизнь, и как можно скорее. Поэтому узнав о том, что леди Сорвенна томится в плену замужества в высоком замке Раниндейла, что расположен неподалеку от брошенной Башни Колдунов, он тут же собрал отряд и бросился ее спасать, не потрудившись даже спросить у леди, ждет ли она его и хочет ли избавиться от мужа.
Мы пустились в путь поздним вечером и передвигались тихо, стараясь производить как можно меньше шума. Небольшой отряд, человек в десять, мы могли рассчитывать только на внезапное и стремительное вторжение и такой же отход с прекрасной леди в качестве трофея. Мне этот план сразу не понравился, ибо от него за добрых полмили веяло безумием. Но господин был непреклонен, как всегда, и мне ничего не оставалось, как забыть о доводах рассудка и постараться выжить и спасти и прекрасную леди, и своего буйного сюзерена от того, что ждало их в Раниндейле.
Ночь была негостеприимно темной и глухой. Огромный купол неба над нами был словно покрыт едким черным дымом, из-за которого едва пробивалось бледное и чуть дрожащее сияние луны. Сами звуки, коих было немного: редкий крик полуночной птицы, тоскливо зовущей того, кто никогда уже не откликнется, тонкий, натянутый, как струна, звон упряжи, почти призрачное дыхание лошадей, да потрескивание факела в руках Олафа, - казались потусторонними, доносящимися до нас из другого мира, о котором нам ничего не известно. Когда мы пересекали перекресток, факел вспыхнул особенно ярко, выхватывая из тьмы огромный темный силуэт, громаду, возвышавшуюся перед нами на горизонте - Башню Колдунов. Это древнее зловещее строение щерилось на нас несколькими рядами лестниц-зубов, словно надсмехаясь над дерзкими людишками, собравшимися потревожить его вековой покой, охраняемый мириадами душ мертвых колдунов. Олаф хмыкнул, и я краем глаза заметил, как его пальцы сложились в знак, отгоняющий демонов. Неожиданно, что ни говори! Олаф никогда не был суеверным, напротив, он жестоко высмеивал Вельта, когда тот шарахался от черных кошек, а потом за костром рассказывал всем о том, что именно в этих тварей чаще всего вселяются злые духи. Черные кошки, как говорил Вельт, от рождения слепы и им нужны глаза человека, чтобы обрести зрение, поэтому в полнолуние, когда их сила достигает своего предела, кошки выходят на охоту за людьми. Они путешествуют стаей, настигая одинокого путника, они с удивительной силой опрокидывают его навзничь и выгрызают его зрачки, оставляя только пустые глазницы. Мне всегда становилось не по себе от рассказа Вельта. И дело было не столько в том, что он говорил, сколько в том, как он вел рассказ. В такие минуты он сам казался диким оборотнем: его длинная грива спутанных черных волос развивалась, в глазах метались отблески рыжего пламени от костра, а по узловатым пальцам скользили тени, делая их похожими на когти. Невольно поверишь и в оборотней-кошек, глядя на такое. Он говорил о том, что стая не останавливалась на этом. Обретя человечье зрение, кошки хотели большего - они жаждали чувствовать, как человек и думать, как человек, а для этого им нужно было человеческое сердце и мозг. На этом моменте обычно приходил Олаф, и усмехаясь в усы, бросал нам какую-то небрежно-грубую шутку, которую мои недалекие собратья по оружию заглатывали, как рыба наживку, и только у меня все еще что-то напряженно звенело внутри, отзываясь на каждый шорох и тень.
Я повернулся к Олафу, оглядев его могучую фигуру.
- Скажи мне, Олаф, что за история у этой Башни? - спросил я, подъезжая к нему и приноравливая ход своего жеребца к его гнедому мерину.
- То долго сказывать... - протянул он, - но ежели по сути, то был здесь раньше колдовской Орден. Со всей округи к здешним колдунам ходили за подмогой. Ну у кого там дитятко заболело, или в хозяйстве бес завелся - поля жжет, ясное дело - к колдуну. Так вот и было, пока не случилось несчастье - у тамошнего старшего колдуна был сын - жутко до знаний охоч. Так вот он когда ихние книжки учил, до того доучился, что впустил в мир жутких тварей - говорят, какие-то ворота там открыл, они и повылазили все. Ну и колдуны из ордена все полегли в борьбе с чудищами, а последние из них ритуалом каким-то врата эти самые и закрыли.
Дальше ехали в молчании. Только меня неотступно, как тень, преследовала мысль о том, что будет, если Врата снова откроются. Ведь теперь у нас не осталось ни одного колдуна, который смог бы защитить людей от нездешнего зла, - все они канули в небытие вместе с этой величественной, но полуразрушенной башней, что так притягивала меня. Я с удивлением отметил, что всюду, куда бы я ни посмотрел, мой взгляд неизменно сталкивался с ее мрачными и довлеющими очертаниями, а она словно знала об этом, и усмехалась, приговаривая 'Некуда тебе от меня бежать, Грендель, некуда'.
До самого замка мы добрались уже далеко за полночь, когда ночная тьма и тишь полностью вступили в свои права. Освальд велел потушить все факелы еще на повороте к замку. Я тогда прощально оглянулся на Башню и не без некоторого злорадства подумал, что теперь ее призрак не будет мучить меня своими неразгаданными тайнами.
Мой сюзерен шел впереди нас, осторожно ведя свою пегую лошадь под уздцы. Лошадь его ступала по влажной от росы траве медленно и неторопливо, плавно, как призрак, и он сам казался проводником из этого мира в мир иной. Он приказал нам остановиться и ждать его у восточной глухой стены замка, пока они с Левым генералом и еще несколькими людьми отправятся за леди. Я спешился и с должным почтением забрал поводья его лошади.
Минуты ожидания текли медленно, как смола по дереву. Луна совсем скрылась в черном чаду облаков, и я невольно поискал глазами башню с ее одновременно пугающим и разжигавшим пламенное любопытство силуэтом. И тут я впервые увидел его. Одинокая светящаяся фигура в белых одеждах медленно плыла над пригнувшейся под ветром травой. По направлению к нам. От Башни. Я хотел окликнуть товарищей, показать им его, но слова застряли у меня в горле, и тишина плотным жгутом обвила шею, вырвав голос, как язык у колокола. Я не мог произнести ни слова, товарищи мои были в нескольких шагах от меня, но их взгляды были обращены к стенам замка, и только я неотрывно следил за приближением чужака. Длинные бледно-золотые волосы чужака развивались на ветру, свободный белый балахон широкими складками падал в траву. Мой взгляд упал на подол его балахона, но там, где у идущего такой медленной и величавой походкой человека должны были быть ступни, приминающие траву, у незнакомца были лишь полы балахона, которые напоминали по форме расплавленный воск, что растекаясь принял форму незавершенных капель. И по всей дороге, везде, где бы он ни ступал, за ним тянулся длинный след из почерневших и искореженных, словно обожженных трав.
Он остановился напротив меня, и его застывшие бесцветные глаза минуту-другую вглядывались в мое лицо. Мне казалось тогда, что передо мной Великий Судья, что согласно Культу Равновесия ведет диалог с душой каждого человека у последнего порога его жизни. И мне стало страшно, ибо мне было рано еще умирать, - нечем было оправдать своего существования на земле, ничего еще не было совершено мной, ничего не начато. А глаза его не отпускали, они, словно гвозди, вонзались в мою незащищенную плоть, и взгляд их слепил больше солнца. Но это длилось не долго. Молчаливо гость отвел от меня глаза и обратил свой взор к стене Раниндейла. Он медленно простер руку, и от его руки отделился светящийся призрак ладони с тонкими длинными пальцами, которые по мере приближения к стене расплывались, на них набухали огромные узловатые шишки, словно почки на ветках, и когда призрак руки коснулся стены, это была уже рука не человека, а когтистая лапа монстра. Рука полоснула по стене замка, и веками стоявший камень легко, словно сухой лист под сталью, разделился на две половинки. Я взглянул в открывшийся проход внутрь и увидел там моего сюзерена с леди Сорвенной на руках. Они устремились в открывшийся проход под безмолвным и мертвым взглядом серых глаз незнакомца.
За господином гнались люди лорда Раниндейла, их было никак не меньше сотни, и вооружены они были отменно - алебарды и мечи. Все они казались искусными войнами, и мне было совершенно ясно, что нам не устоять перед ними. И все же, тело мое реагировало быстрее разума, и пока мой дух осознавал всю обреченность нашего положения, мои руки сами собой достали лук и привычно наложили стрелу на тетиву. Я выстрелил в преследователей. Но прежде, чем моя стрела успела сорваться с тетивы, чудовищная призрачная рука незнакомца шевельнулась, и небрежным взмахом разогнав перед собой воздух, соединила стены замка за спиной у моего сюзерена и леди Сорвенны, отрезая их от преследователей. Моя бесполезная стрела со звоном врезалась в стену, оставив легкую царапину на камне.
- Колдовство?! - воскликнул мой господин и рассмеялся зычным, раскатистым смехом. - Как кстати! - Но встретившись глазами с незнакомцем, он осекся. Его также безучастно изучали Освальда, как раньше меня. Примерно через минуту незнакомец медленно кивнул.
- Ты - светлячок, - спокойным и бесцветным голосом произнес он, - ты тот, кто мне нужен, - он повернул голову в сторону стены и тихо произнес, - Явись, Альва.
Сгорая от любопытства, я проследил за его взглядом и увидел, как разрастается призрачная рука, постепенно превращаясь в чернильно-черное пятно, заслонившее собой часть стены замка. Постепенно пятно обретало все большую плотность, пока, наконец не превратилось в удивительное чудовище. Очертаниями оно напоминало льва с головой носорога и двумя парами мощных мутно-белых крыльев за спиной. Тело его было сплошь покрыто желтоватой чешуей, грязными, ссохшимися струпьями опадавшей на землю, а из-за этой чешуи проглядывало что-то черное, блестящее и маслянистое. У меня внутри все похолодело и сжалось от ужаса и отвращения, когда я увидел, как на месте отпавших струпьев чешуи лопается маслянистая пленка, из-под нее вылезают уродливые розовые наросты, с которых тоже постепенно сходит слой кожи, обнажая мутно-алые глаза. Они неожиданно распахнулись и все как один уставились на меня. Мне никогда не забыть этого мутного, угрюмого взгляда, словно внушавшего тебе с отчаянной настойчивостью, что в мире нет и не будет ничего прекрасного.
Вид чудовища настолько поразил меня, что я даже поначалу не слышал, о чем говорил мой господин с незнакомцем. Мне удалось избавиться от потрясения, только когда я почувствовал тяжелую руку Олафа на своем плече.
- Мессир Грендель! - Олаф прокричал мое имя почти мне в самое ухо. Видимо, он уже не в первый раз пытался позвать меня. - Пора нам.
Я запоздало подивился спокойствию моего товарища и до конца еще не очнувшись от того ужаса, который парализовал меня при взгляде на чудовище, поискал глазами своего сюзерена. Освальд был уже в седле, и незнакомец держал его коня под уздцы, направляясь в сторону башни. Также я увидел и хрупкую фигурку леди Сорвенны, крепко прижимавшуюся к Освальду и дрожащую от страха. Ручаюсь своей жизнью, ни одной леди на свете не выпадало подобных испытаний, и ни одна женщина не могла бы вести себя в подобной ситуации достойнее!
- Что здесь случилось, Олаф? - спросил я, направляясь к лошади. Мужество моей леди словно передалось и мне, придавая сил и уверенности.
- Вот так вот, мессир, да... - задумчиво протянул он, - мы едем к Башне Колдунов.
- Но зачем?! - мой звенящий голос вспугнул хрупкую тишину и заставил моего сюзерена обернуться. Ледяной сверкающий взгляд из-под сдвинутых в гневе бровей был настолько красноречив, что я прикусил язык.
- Этот чужак - наш Сикхарт, стало быть, он охраняет наш мир от порождений Озерного мира. Сам-то он из Озерного мира и пришел, потому и власть имеет над всеми существами оттуда, такими, как проводник его, Альва.
Господин мой с этими словами притормозил лошадь, позволив мне догнать его.
- Помолчи, Олаф, - сказал он, - Я расскажу все сам. Видишь ли, Грендель, привычный тебе мир немного шире, чем может показаться. Как объяснил мне Сикхарт, - я украдкой взглянул на фигуру в белом, плавно скользившую по траве перед лошадью Освальда, и мне стало не по себе от его молчаливого присутствия, - когда-то во времена Колдунов из башни или даже раньше в наш мир попало Зеркало Демонов. Это зеркало, созданное для разрушения миров, и стало Озерным миром, дорога в который начинается от Башни Колдунов. Попадая в мир, такое зеркало отражает его в искаженной форме и дает жизнь этому искажению. Постепенно искажение проникает в реальность и полностью поглощает ее. Но у каждого мира, в котором застряла эта чертова штука, есть свой Сикхарт-хранитель. И в час, когда ворота между Миром и Зеркалом откроются и впустят в мир поток искажений, Сикхарт мира должен быть возле этих ворот, найти среди прочих искажений свое отражение и сразиться с ним. И если Сикхарт сумеет с ним совладать, искажения исчезнут, исчезнет и Озерный мир, а вместе с ним и все его обитатели, - он замолчал, а я по-новому взглянул на нашего попутчика, и заметил завернутый в кусок ткани меч у него за спиной.
- Сикхарт спас меня и леди Сорвенну, и я обещал помочь ему. Хоть это будет и не просто, - Освальд задумчиво разглядывал темный силуэт башни, которая как казалось с этой стороны раскрыла огромную пасть с частично выпавшими зубами и звала-звала и меня, и моего сюзерена, и нашего спутника.
- Никто не знает, где откроются врата между миром и отражением, но существа из противоположной реальности могут найти дорогу к вратам, если они обладают внутренним светом, - сказав это, Сикхарт остановился и опять его бледные, как у рыбы глаза нашли меня, и мне захотелось спрятаться от этого взгляда, залезть глубоко внутрь себя, свернуться там, как кошка сворачивается под солнечными лучами на окне замка, и никогда не сталкиваться с этим взглядом. Стало холодно, и откуда-то со спины подул ледяной ветер, словно подгоняя нас в спину.
- Ты тоже светлячок, - сказал Сикхарт. - Только с колеблющимся пламенем.
Мы замолчали. Говорить не хотелось, хотя сама тишина была агрессивной. Башня Колдунов следила за нашим приближением затаившимся зверем. Она ждала нас. Нет, она ждала меня. Неожиданно со всей ясностью я понял это - Башня, темная колдовская Башня, охраняемая призраками погибших магов, и была моим настоящим противником, и никто, кроме меня не сможет с ней справиться. Потому что ни Освальд, которому предназначена великая роль героя, который пройдет через все ужасы Озерного мира и приведет к последнему суду отражение Сикхарта, ни сам Сикхарт, не понимают Башню, как понимаю ее я. Они не чувствуют ни животный голод, исходящий от нее, ни тонкий аромат тайны, которым она заманивает в ловушку романтиков и путников, ни то зловещее молчание, которое на самом деле ее окружает. Я понял, что Башня, а не Зеркало Демонов, не Озерная страна с ее притаившимися искажениями, представляет самую большую опасность. Может быть, даже само Зеркало с его искаженной Озерной страной - ни что иное, как порожденный Башней морок. Да, но кто тогда Сикхарт такой?! Я взглянул на фигуру мужчину еще раз и столкнулся с внимательным взглядом его прохладных глаз. Мне на секунду показалось, что он смотрел на меня по-человечески, словно понимая, что я догадался об истинном положении вещей. Неужели и он - тоже порождение Башни? Сикхарт, хранитель мира. Безногое существо, полы одежды которого напоминают застывший воск, глаза смотрят с рыбьим безразличием, голос полон металлического дребезжания, а по земле за ним тянется след из мертвой травы. Они были схожи с этой черной Башней. Схожи той безжизненностью, которая сковывала все чувства при одном взгляде на них.
Я решил не раскрывать то, что неожиданно открылось мне, и проследить за Сикхартом, пока мы идем к Башне. Погода стремительно портилась, и скоро к порывам ветра, трепавшим золотистые волосы Сикхарта, как военный штандарт, добавился дождь, неприятно царапавший голую кожу моих рук. Леди Сорвенна спала, убаюканная мерным ходом лошади, и глядя на нее я вспомнил о доме.
Путь от Раниндейла к Башне Колдунов занял около получаса, но отнял у нас сил больше, чем сама длинная из дорог. Тьма сгущалась с каждым нашим шагом, а от озера у подножия Башни поднимался темно-серый туман. Этот плотный, почти непроницаемый туман был поход на серую реку, живым потоком движущуюся нам на встречу. Где-то на середине пути он настиг нас, и все вокруг потонуло в непроглядной мгле. Только Башня в своем горделивом могуществе возвышалась над нами, как последнее пристанище наших душ. Мы не видели друг друга, поэтому Олаф с Вельтом принялись перекрикиваться, чтобы не потеряться, а Освальд положил свою тяжелую руку мне на плечо. Вскоре разговаривать стало тяжело - туман был настолько густым, а воздух настолько влажным, что, казалось, его можно было пить, как воду. То тут, то там мне мерещились голоса. Они звали меня по имени 'Грееээээнидель!', 'Грееэээндель!' протяжно и тоскливо. Неожиданно громкий вопль женщины прорезал воздух. Он донесся отчетливо откуда-то справа от меня и я направил лошадь в ту сторону. Освальд, ехавший рядом со мной, попытался остановить меня, окликнув. Но я по внезапному наитию скинул его руку со своего плеча и бросился вперед, на голос.
Туман немного отступил, словно нарочно позволяя мне увидеть одетую в лохмотья старуху, склонившуюся над замшелой могильной плитой и горько рыдавшую. Лица ее я разглядеть не мог, только старые потрепанные одежды, некогда бывшие красивым платьем, от которого теперь почти ничего не осталось, и костлявые пальцы цвета воска, безутешно гладившие могилу. Повинуясь неясному зову, я спросил:
- О ком ты плачешь?
Она начала медленно разворачиваться ко мне и страшное чувство узнавания поразило меня. Передо мной была леди Сорвенна собственной персоной.
- О себе, - тихо произнесла она скрипучим и злым тоном.
Потом неожиданно силы вернулись к ее голосу и он зазвучал также как голос моей любимой:
- Согрей же меня, отдай мне твою жизнь!
Мне хотелось помочь ей, спрыгнуть с коня, обнять ее, отогреть, расколдовать... Но разумная часть моей души воспротивилась этому. Я ударил лошадь в бока, направляя ее прочь отсюда, подальше от этого кошмарного призрака моей любви, возвращаясь к своим живым спутникам. Один лишь раз я позволил себе обернуться - на безымянной могиле лежала фарфоровая кукла в старом отрепье.
Я догнал Освальда у самой кромки тумана, когда огромная тень башни уже накрывала нас. Дождь кончился и ветер стих. Облака полностью оголили небо и теперь оно было золотисто-зеленоватым с свете огромной луны. Ее небесный глаз строго и сурово смотрел на нас, но ее взгляд странным образом успокоил меня. Этот свет придал эпизоду с женщиной оттенок сна, и я легко позволил ему убедить себя в том, что этого не было.
- Леди Сорвенна с вами, милорд? - спросил я.
- Да, да, - ответил Освальд, покачав на руках ее хрупкую фигурку. Голос его звучал бодро, так, как и должен звучать голос человека, привыкшего не замечать опасности.
- Что ж, Сикхарт, проведите нас в Озерную страну.
Сикхарт медленно качнул рукой над гладью озера, разгоняя волны. Этот жест мне напомнил о том чудовище-проводнике Сикхарта, что так напугала меня, об Альве. И словно откликнувшись на мой призыв, чудовище вынырнуло из воды, окатив нас всех холодным потоком и направилось к башне, прямо к открывшимся с диким скрипом навстречу нам дверям.
- Добро пожаловать, - безучастно произнес Сикхарт, и медленно направился вслед за Альвой. Мы спешились и осторожно ступили на зыбкую водную гладь.
Потревоженные волны озера постепенно улеглись и ловили серебряный свет луны в небе. Мы шли по водам озера, и они была тверже камня. Башня приближалась, и я всей кожей чувствовал ее нетерпение. Наконец, мы прошли через ворота внутрь.
Просторная комната с высокими черными арочными сводами была гулкой и пустой. Наши шаги смеялись над нами, и им многократно вторило эхо - самый древний житель этого места. Натертый до блеска черный мрамор пола (как только он мог сохраниться в таком состоянии) хранил наши отражения, которые колыхались как пламя свечей. Я вгляделся в них, и увидел, как они все они изменяются.
Чем дальше мы шли, тем меньше становились отражения Олафа и Освальда, Вельта и Бруно. Они сужались и бледнели с каждым шагом. Когда я заметил это впервые, мой взгляд метнулся к знакомым мне людям. Я ожидал и боялся увидеть их искаженными, искореженными чудовищами, такими как Альва. Но этого не случилось.
Мы добрались до середины залы, когда Башня с гулким стуком, ржавым, словно смех, захнопнула створки ворот. Теперь, я знал точно, и начнется то, что можно будет потом назвать моим поединком с Башней - начнется самое страшное. Игра реальности и иллюзий с моим больным воображением. Стены зала утратили четкость, превращаясь в хоровод арок и колонн, и на какое-то время я потерял из виду моих спутников. Когда же я нашел в себе силы взять себя в руки и оглядеться, вместо моих товарищей, меня окружали светлячки. Они вились у моих ног, светясь и мерцая, и я мог бы поклясться, что я узнаю в них Освальда, Олафа, Вельта и Бруно. И в самом деле, стоило мне только подумать об этом, как в зеркале пола я увидел вместо отражения светлячков фигуры моих товарищей и моего сюзерена. Только любимой моей не было среди них. Я обежал взглядом всю комнату, и мне сейчас кажется, что я знал, что я там увижу. Но тогда сама эта картина поразила меня настолько, что я к стыду своему, как юная девица разрыдался. Рядом с светлячком-Освальдом лежала бездыханная фарфоровая кукла-старуха. Кривое отражение моей прекрасной леди.
Не понимая происходящего, обезумев от горя я заметался по зале в поисках выхода. Но чем больше я думал о том, что же мне делать, тем большее отчаяние охватывало меня. И я не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не Альва. Я не узнал ее поначалу. Да и трудно было предположить в стройной девушке в свободном платье из черного с длинными, спускающимися до пола сиреневыми волосами и бледно-алыми глазами то чудовище, что встретилось мне тогда в далеком Раниндейле. Ее узкие руки легли мне на плечи, останавливая меня. Тогда я увидел ее отражение в полу - этого дикое отвратительное чудовище - и поднял на нее глаза.
- Я помогу тебе. Ты разрушишь башню и убьешь Сикхарта, - спокойно сказала она, дождавшись, пока первые всплески горя и отчаянья улягутся во мне, - в тебе есть то, что нужно для этого - ты умеешь справиться с собой. Посмотри, - она указала мне на мое собственное отражение в полу залы, и я увидел там незнакомого человека, как две капли похожего на Сикхарта, но только в черных одеждах. - Ты и есть то Отражение, которого Сикхарт так боится. Ты победил себя, победишь и его, ведь вы с ним - как две капли воды из одного источника. А победив его, ты разрушишь и Башню, потому что Сикхарт - ее сердце.
Она говорила, и эхо разносило ее голос, мягкий и живой, успокаивающий, как вода на берегу, перед моими глазами стоял образ моей любимой леди, превратившейся в фарфоровую куклу.
- Это вернет все на свои места, Альва? Вернет их? Вернет ее? - спросил я. Остальное казалось не важным - только лишь бы все было по-прежнему.
- Да, - ответила она. - Но если ты хотя бы на мгновение пожалеешь о Башне, то ты превратишься в нового Сикхарта. А Башня будет стоять и дальше, вселяя ужас в людей и раз в 5 лет выпуская на волю свои порождения. До прихода еще одного человека, который способен справиться с собой.
Я не придал значения этим ее словам, и только потом они всплыли у меня в памяти, когда было уже поздно. Тогда я лишь кивнул, и вытащив свой меч, который тут же превратился в подобие меча Сикхарта, коротко бросил ей:
- Веди. Я готов.
Альва покачала головой с мягкой грустью, словно не веря моим словам. А после звонко хлопнула в ладоши и превратившись в сиреневую бабочку, повела меня узкими извилистыми тропами мимо угольно-черных деревьев, через паутину переплетенных веток, что узловатыми пальцами хватали мои длинные лунные волосы, которые теперь были точной копией волос Сикхарта, касались моего лица, разрывали одежду. Один раз я остановился и взглянул вверх. Я хотел сквозь сплетенные ветки увидеть луну. Я надеялся, что она, как и раньше принесет мне успокоение. Но вместо этого я увидел поверхность озерной воды, что вместо неба колыхалась надо мной. Медленно качались волны и чувство высокой тоски, возникающей только при столкновении с чем-то невообразимо прекрасным, завладело мной.
Бабочка ткнулась мне в щеку, пробуждая от оцепенения. И я продолжил свой путь.
Мы встретились с Сикхартом возле черного дерева. Мои друзья-светлячки последовали за мной и сюда, и я был рад их присутствию. Оно напоминало мне о реальном мире, о доме. Мы оба знали, что это конец для одного из нас и что ворота Башни покину или я, или он. Мы бились долго, и в каждом его движении я узнавал себя. Я никогда в жизни еще не убивал в себе так много себя, как в тот раз. Но, наконец все кончилось. Я двумя руками вонзил меч в грудь Сикхарта, и устало отошел назад, ожидая, что дальше будет. Дело было выполнено, и все-таки мне было немного жаль ту красоту, которую я разрушил. У каждого есть своя Башня...