Вот. Их будет много, к сожалению.
1.
Шахматы… вся жизнь третьего рейха распадается на множество коротких шахматных партий разного уровня сложности, герр фон Браун, здесь Вы правы… Утро началось с разговора. Беспокойный конструктор в сотый, кажется, раз объяснял, почему мы не можем сейчас построить беспилотник с множеством функций на примере шахмат. Холодный его взгляд метался по предметам. Что Вы, герр Браун, нам не нужно СЕЙЧАС и КОЕ-КАК, нам нужно НАДЕЖНО. И быстро. Но о последнем мы не скажем, чтобы не подливать масла в огонь. Гельмут расспрашивал и выслушивал информацию о разработках, впитывал ее жадно, как человек только что вернувшийся с необитаемого острова, что, впрочем, было недалеко от истины – он только что спустился с холодного синего осеннего неба, звонкого, как эхо в горах.
Чертежи на столе – четкие знакомые линии притягивали взгляд, завораживали. Гельмут поймал себя на том, что не может оторваться от схематичного изображения машины.
Вот оно – истинное будущее в настоящем. Разложенное на четкие линии, образующие совершенную машину. Вот она – истинная красота. Железная птица, делающая человека великим, позволяющая подняться над землей, над привычной и скучной жизнью. Неужели ей не быть, герр Браун? Неужели у Вас не хватит сил, фантазии и веры, чтобы дать железной птице сознание? Такое же механическое, как то, что позволяет ей летать?
Вернер говорил о невозможности многовариантной реакции машины, а Гельлмут думал, что конструктор сам выдумывает себе препятствия, ведь существует же теория шахмат – просчитанные и прописанные кем-то варианты развития событий. Что если на основе показателей радаров установить различную реакцию оборудования?
Но сначала нужно защитить то, что мы имеем. От случайного попадания в чужие руки, прежде всего. Невольная передача технологий – самая страшная ошибка, которая может быть.
В комнату вихрем влетел Адольф, еще один пилот, изрядно раздражавший Гельмута. После гибели старшего консультанта от Люфтваффе, Ульриха фон Цойза, Адольф делал вид, что курировал создание беспилотника. Его «кураторство» сводилось к тому, что он, как умалишенный, носился по базе и громко орал на всех, кто ему попадался. Шуму от него было больше, чем от кукурузника, а толку почти никакого. Вот и теперь, он влетел в комнату, задал Вернеру какой-то ничего не значащий вопрос и не дослушав объяснений конструктора, тут же унесся по каким-то своим делам. Гельмут проводил его неодобрительным взглядом, не понимая, как можно так легкомысленно относиться к рождению Самолета, способного самостоятельно принимать решения? Впрочем, нам это только на руку. Больше легкомысленности, герр Адольф, и во время отчета у куратора базы вам нечего будет сказать!
Гельмут дослушал конструктора, обсудил с ним систему самоуничтожения самолета и направился осматривать базу, подспудно осознавая, что он все же скучал по этому странному месту, ставшему точкой возвращения. Улетая, нужно знать, куда возвращаться. Нужен дом, как бы назвали это другие, для Гельмута это была точка возвращения. Точка координат, ориентир в жизни и, можно сказать, сердце мира, место, где создаются и живут крылатые железные птицы… Самолеты всегда казались ему живыми и совершенными, лучшим, что могло создать человечество. Гельмут считал, что понимает их, чувствует их напряжение, эту предвкушающую дрожь, передающуюся пальцам, стоит только завести мотор, эту скрытую в машине силу, которую так хочется выпустить на волю.